Суть острова. Книга 2 - О`Санчес

— Еще… еще… — Что? Что еще… А… Это она, она мне шепчет: «еще»… Н-на! Вот тут она забилась не шутя! Еще Шонна с давних пор научилась бояться в сексе, когда я вхожу в раж и начинаю засаживать «по полной», особенно когда она еще не раскачалась и не «разработалась»… С моими размерами следует быть аккуратнее во фрикциях, и я всегда помнил об этом. Но одно дело — Шонна, а… Стоп. Я засадил во всю мощь и начал кончать, и меня потряс долгий и нестерпимый оргазм, нет сил как щекотны вдруг стали последние фрикции! Я аж замычал… И Ванда стонет, коготками в спину мне вцепилась… А рубашка моя где? Брюки с трусами болтаются на одной ноге, а рубашка…

— Не слабо мы зажгли… А где моя рубашка?

— Не знаю… вон валяется… Ты уже хочешь уйти?

— Я? М-м… Нет. Идем, попьем чаю. Что-то мы слишком быстро оттрахались, я ничего не разобрал.

— То есть, ты хочешь еще?

— Не знаю, наверное. Минут через пятнадцать — скажу точнее. Скорее всего — да.

— Пойдем.

Сидим в гостиной, пьем чай без молока. Я по пояс голый, в одной рубашке, она в шелковом халатике до колен, поясок завязан… Разговор клеится еще меньше прежнего. Мне хочется быть поделикатнее в эти минуты, чтобы как-то сгладить… странность ситуации, но речевой аппарат принадлежит какому-то дауну, а не мне.

— Я кончил, как редко, почти никогда я так не кончал. Но… В тебя, извини.

— Спасибо, что предупредил. Я заметила, но не изволь беспокоиться, проблема контрацепции решена мною навсегда. Ты смелый парень, Рик. Ты не боишься, что я тебя заражу какой-нибудь… инфекцией?

— Нет, не боюсь, что ты! — говорю я и несколько секунд пребываю в простоте душевной, прежде чем догадываюсь рассмотреть все грани ее вопроса.

— Я понял. У меня все в порядке, я никогда и ничем… Не сомневайся.

— Да? А у меня бывало. Этот кинематограф — он еще хуже, грязнее подиума, разве что подлости в нем поменьше. — Я никак не могу выйти из состояния легкой потерянности и контроль над головным мозгом по-прежнему у дурака.

— Подлости поменьше? Как это?

— Так. Кинематограф в гораздо большей степени разбавлен мужчинами, потому и концентрация подлости в нем пожиже. Тебе не пора на работу?

Ванда угадала самое большое мое желание: немедленно одеться — и в мотор, на работу, на всех скоростях, щедрою рукой выплачивая штрафы дорожным полицейским… Но угадав — задела мое самолюбие. Этот надменный ротик не далее как полчаса назад кричал и охал подо мною, умоляя то прекратить, то продолжать, эти брильянтовые пальчики царапали мне спину, эти длинные ножки, сейчас закрытые халатиком и столешницей…

— Пора. Но я подумал, что не лишним будет вставить тебе еще разок.

— Мы уже настолько сроднились, что можем хамить друг другу, да? Благодарю за визит и помощь. Галстук ты вполне можешь завязать на лестнице, это заметно ускорит процедуру нашего расставания. Ты понял, Рик?

Нет, ну надо же! Она у нас теперь «строгая госпожа»! На свете не так уж мало вещей, с помощью которых меня легко взбесить, чужое презрение — одна из них. Кроме того, я вполне отдохнул.

Я встал из-за стола, оставив рубашку на стуле и подошел к Ванде. Она замерла, глядя на мой голый живот и во мне шевельнулось безумное искушение, догадка своего рода, как следовало бы дальше… но в тот момент мне уже было не перестроиться:

— Идем. Я грубо схватил ее запястье и потянул на себя, внутренне готовый применить те или иные борцовские приемы, в зависимости от того, что она предпримет для сопротивления, но Ванда Вэй легко позволила выдернуть себя из-за стола, она схватилась свободною рукой в наше насильственное «рукопожатие» и стала похожа на невольницу со связанными руками, из костюмных фильмов, покорно идущую за своим мучителем. Вообще говоря, я предполагал переместить ее в соседнюю спальню, и там уже, на кровати, в комфорте, отжарить ее как следует, но легкость, с которой она превратилась из надменной барыни в покорную жертву, немедленно восстановила мою эрекцию в полном объеме: член надулся и аж задрожал.

— Галстук, да? Прежде чем повалить на кровать, я поставлю тебя раком прямо здесь, у входа в спальню, и ты мне расскажешь вслух про галстук и лестницу…

— Не говори… не говори… со мной… так грубо…

— Я сказал: раком! Ну!

Как и тогда, на кухне, возле табуреток, когда я почувствовал в Ванде, под ее холеной и надменной красотой, жадную женскую покорность, меня подхватил на свои крыла мрачный пещерный восторг, только теперь он был еще темнее и яростнее. Левой рукой я захватил ее волосы на затылке, развернул к себе спиной и заставил нагнуться, правой нетерпеливо дважды шлепнул по ягодицам, словно пощечины раздал, и Ванда поняла, послушно расставила пошире свои великолепные ножки, а немного погодя и согнула их в коленках, чтобы мне не стоять на цыпочках во время фрикций. Это был бешеный трах, шлепки моего живота о ее попу сливались воедино с непристойнейшим хлюпаньем в ее влагалище, мои хрипы и ругань было непросто услышать за ее непрерывными криками и воем! Н-на! Н-на! Н-на! Н-на! Я с размаху вгонял в нее свои «восемь дюймов», не думая ни о чем, кроме собственной радости и ее жалобных криков, но уже она не уклонялась от моих яростных ударов и подмахивала навстречу…

— Ты кончила?

— О… да… четыре… а ты… хватит… пожалуйста… а ты… — Ванда кончила раком четыре раза подряд — и все четыре только придавали мне сил, но сам я, от спешки ли, от волнения, все не мог и не мог достигнуть оргазма. Это не страшно, на самом-то деле… хотя… как она смотрела на мой голый живот…

— Становись на колени, соси.

— Нет!..

— Соси, сука! — И Ванда Вэй, не в силах больше бороться с моей и собственной похотью, опустилась передо мною на колени…

Дотрахиваться пришлось в кровати, лежа, потому что даже и ее божественный отсос оказался не способен приблизить миг второй эякуляции… А там уже, в постели, я успокоился, подрасслабился и в общей сумме оказался владельцем трех полноценных оргазмов. Сколько раз кончила Ванда — она не помнила, а я сбился со счета.

— Ты знаешь, в жизни почти каждой женщины есть воспоминания… дорогие воспоминания, которые она хранит, как величайшее сокровище на свете, зная, что испытанное — никогда, никогда, никогда более не повторится… Изредка достает их из тайников своей памяти и бережно перебирает, образ за образом, мгновение за мгновением… В моей жизни тоже были такие воспоминания, да, они были… Я долго живу на свете, ведь я намного старше тебя, Рик… Я уже старая…

— Годами — и то нет, а во всем остальном — ты просто молода. Мне с тобой радость.

— И перебирая воспоминания, человек все равно надеется, что когда-нибудь, однажды, придет к нему чудо и… не представляю уж, какое это может быть чудо, но что ушедшее безвозвратно — вернется, и засохшие лепестки из ветхого гербария вдруг наполнятся зеленой свежестью и запахами, станут явью… В моей жизни был человек, даривший мне радость… Я его любила, а Джеймс был добр ко мне… Я была очень молода… это была юность, это было счастье… Мне с ним было так хорошо, как никогда потом, ни с кем, ни разу… Один только Чилли иногда… что-то издалека похожее…

— Почему ты плачешь? Тебе плохо? — Ванда повернула ко мне голову, примяла подушку, чтобы она не перекрывала наши взгляды, и улыбнулась одним уголком рта…

— Мне хорошо. Не убирай, пожалуйста, руку, она такая… Впервые за… последние полжизни мне так же хорошо, как в те далекие годы. Нет, нет, нет, Рик, ты не бойся, я вижу твое кольцо, я не претендую. Мы расстанемся, и это предопределено. Однако теперь, в моей шкатулке поселятся новые воспоминания. А те, прежние, по-прежнему оставшись в ней навечно, осыплются в прах… Но они все равно дороги мне и будут дороги, пока я жива… Ты видел у меня в прихожей крючок возле шкафа и вешалки?

— Гм… Видел. Я и…

— Вот именно. Этот крючок — для оружия, чтобы на него можно было повесить кобуру с пистолетом. Где бы я ни жила, даже в гостиницах, в требованиях моих менеджеров обязательно записано наличие такого крючка, хотя они и не знают, зачем это мне нужно… И репортеры никогда не знали… И с тех давних пор, как я рассталась… с одним моим другом, никто и никогда, ни единого разочка, не вешал туда кобуру.

— А я повесил.

— А ты повесил. И тогда я поняла, что схожу от тебя с ума …

Глава тринадцатая

Черное знамя анархии.

Зеленое знамя ислама.

Красное знамя коммунистов.

Полосатые знамена всех видов звезд, всех цветов и оттенков.

И ни одно из них не сумело стать знаменем полной победы. И это естественно, поскольку наибольшее количество бойцов сбегается под белый стяг.

…радость и похмелье, эти неразлучные спутники порока… Куда обычно изгнанники уходят? Не выходят из дома, а уходят из дома? Кто куда: к любовнице, к прежней жене, к родителям, к родственникам, топиться, на съемную жилплощадь…